Неточные совпадения
Клим нередко ощущал, что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось, что Дронов лжет только для того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов не любил едва ли не больше, чем взрослых, особенно после того, как
дети отказались играть с ним. В играх он
обнаруживал много хитроумных выдумок, но был труслив и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног так, чтоб ей было стыдно.
«Глупая баба с деланной скромностью распутницы, которая скромна только из страха
обнаружить свою бешеную чувственность. Выкидыш она сделала для того, чтоб
ребенок не мешал ее наслаждениям».
И, наконец, Клима несколько задевало то, что, относясь к нему вообще внимательно, Гогин, однако, не
обнаруживал попыток к сближению с ним. А к Любаше и Варваре он относился, как
ребенок, у которого слишком много игрушек и он плохо отличает одну от другой. Варвара явно кокетничала с ним, и Самгин находил, что в этом она заходит слишком далеко.
У него не было и того дилетантизма, который любит порыскать в области чудесного или подонкихотствовать в поле догадок и открытий за тысячу лет вперед. Он упрямо останавливался у порога тайны, не
обнаруживая ни веры
ребенка, ни сомнения фата, а ожидал появления закона, а с ним и ключа к ней.
Детей у него было много, и все они, мальчики и девочки, уже
обнаруживали зачатки разнообразных талантов: кто писал стихи, кто рисовал, кто делал быстрые успехи в музыке.
Лаевский задумался. Глядя на его согнутое тело, на глаза, устремленные в одну точку, на бледное, вспотевшее лицо и впалые виски, на изгрызенные ногти и на туфлю, которая свесилась у пятки и
обнаружила дурно заштопанный чулок, Самойленко проникся жалостью и, вероятно, потому, что Лаевский напомнил ему беспомощного
ребенка, спросил...
И неизвестная рука, неизвестный голос подал знак, не условный, но понятный всем, но для всех повелительный; это был бедный
ребенок одиннадцати лет не более, который, заграждая путь какой-то толстой барыне, получил от нее удар в затылок и, громко заплакав, упал на землю… этого было довольно: толпа зашевелилась, зажужжала, двинулась — как будто она до сих пор ожидала только эту причину, этот незначущий предлог, чтобы наложить руки на свои жертвы, чтоб совершенно
обнаружить свою ненависть!
Такого рода системе воспитания хотел подвергнуть почтенный профессор и сироту Бахтиарова; но, к несчастию, увидел, что это почти невозможно, потому что
ребенок был уже четырнадцати лет и не знал еще ни одного древнего языка и, кроме того, оказывал решительную неспособность выучивать длинные уроки, а лет в пятнадцать, ровно тремя годами ранее против системы немца, начал
обнаруживать явное присутствие страстей, потому что, несмотря на все предпринимаемые немцем меры, каждый почти вечер присутствовал за театральными кулисами, бегал по бульварам, знакомился со всеми соседними гризетками и, наконец, в один прекрасный вечер пойман был наставником в довольно двусмысленной сцене с молоденькой экономкой, взятою почтенным профессором в дом для собственного комфорта.
В одном только можно было упрекнуть Домну, именно в излишнем пристрастии, которое уже чересчур ясно
обнаружила она к собственным своим
детям.
Большая часть
детей, которых учат говорить, то есть натверживают им слова, не показывая самого предмета,
обнаруживает впоследствии большую поверхностность.
Когда вспыхнула в Варшаве революция 1830 года, русский народ не
обнаружил ни малейшей вражды против ослушников воли царской. Молодежь всем сердцем сочувствовала полякам. Я помню, с каким нетерпением ждали мы известия из Варшавы; мы плакали, как
дети, при вести о поминках, справленных в столице Польши по нашим петербургским мученикам. Сочувствие к полякам подвергало нас жестоким наказаниям; поневоле надобно было скрывать его в сердце и молчать.
Что же делать, когда крепостные отношения проникали собою всю жизнь старинных помещиков, особенно живущих в деревнях, и
обнаруживали свое влияние даже там, где всего менее можно было бы ожидать: в домашних забавах, в родственных отношениях, в воспитании
детей помещиков.
Он стал мне казаться странен тем, что неподвижно лежал в углу, куда упал, и занимал так мало места, как
ребенок, а в то же время он совсем не
обнаруживал ничего против меня ухищренного, а, напротив, был будто заодно со мною. Он зорко следил за каждым моим движением и, учащенно дыша, шептал...
Дитя рано
обнаружило в себе царя; во всех случаях Петр Алексеевич давал мне чувствовать свое превосходство, в самих играх напоминал мне долг подданного.
С возрастом оказалось, что при телесной красоте
ребенок был осчастливлен замечательными способностями: он прекрасно учился наукам и рано
обнаружил дар и страсть к живописи.
Общество, желающее покровительствовать
детям, не
обнаружит ни прозорливости, ни способности бороться со злом в обхвате, если оно не захочет приклонить свой слух туда, откуда несется самый раздирающий вопль маленьких «дочерей девиц», поедаемых своими матерями.